— Поликлиника дала мне новую подопечную. Бабушка 1924 года рождения. Вся в пролежнях. Обработала раны, перевязала. Но смотреть на все это жутко даже человеку, привыкшему ко всему. Такому, как я. Человек очень мучается. Вызывали хирурга, он пришел один раз, развел руками: мол, ничем особо я помочь не могу, ухаживайте, говорит – перевязывайте, обрабатывайте. Рано или поздно мучения бабушки закончатся.

— У нее племянница осталась, но она тоже пенсионерка, ухаживает, как может. У бабушки деменция, она лежачая. Племяннице нелегко. Вчера пришла в поликлинику, просила о помощи. А я как раз в этот момент оказалась рядом. У меня умерли две подопечные недавно, я могла новых подопечных взять на обслуживание. Вот и начала ухаживать.

Чтобы не было пролежней, человека надо поворачивать каждые два часа, кто ж это будет делать? Племянница смотрит старушку до обеда, потом бежит смотреть внука. Что происходит, я пока сильно не вникала, потому как первый день знакомства, будем постепенно ситуацию исправлять. Но хирург был прав, бабушка, скорее всего, скоро уже уйдет, по ней видно.

— Именно так. Красный Крест же берет как раз одиноких или инвалидов, даже если у них есть дети, но они – пенсионеры. По большому счету, поликлиника старается всех тяжелых самых нам передавать для ухода, поэтому и занимаемся самыми сложными. Я перевязываю онкологических больных, с гнойными ранами, больных ВИЧ…

— Признаться честно, я как-то уже сложности не замечаю. Всю жизнь искала работу там, где непросто, но в жизни всегда оказывалось еще тяжелее. Начинала в травматологии в Боровлянах в 1975 году, потом в 6-ой больнице. Родились дети-погодки, 79 и 80-го года рождения. Муж запил, ушел. В 1992 открывалась поликлиника на Тракторном заводе, пошла туда в хирургический кабинет медсестрой, отработала там 20 лет. Вначале зарплаты были еще терпимыми, потом совсем мало денег стало. Выкручивалась, как могла: продавала на рынке свои вещи, чтобы детей прокормить… Бывший муж алименты не платил, продал свою квартиру, пропил все и стал бездомным. На фоне трудностей в личной жизни ужасы на работе как-то сглаживаются…

Правда, меня долгое время очень пугал хоспис. Настолько пугал, что я его стороной за квартал обходила. Не могла понять, как там люди работают, как у них душевных сил хватает на все это. Но в 55 лет начала искать работу, при которой больше можно было бы ходить, и мне предложили быть медсестрой в выездную службу хосписа. Неожиданно для себя согласилась. Понятно, что мои знания в хирургии не оставили незамеченными и сразу отправили заниматься перевязками. Отработала в хосписе 6 лет. Два года назад ушла в Красный Крест. Но все это, конечно, работа не для всех.

— Вот даже бабушка, от которой я только вышла сегодня. У меня 45 лет стажа, но все равно, смотреть на ее мучения сложно. Вам передать это невозможно, это надо просто один раз увидеть, никаких слов не понадобится после этого. Но я вам здесь не жалуюсь, а просто объясняю, с чем приходится сталкиваться ежедневно. Я без этой работы не представляю своей жизни…

— На самом деле, я мечтала выучиться на хирурга. Но в седьмом классе сломала ногу, в восьмом – повторно, ситуация была очень серьезная, в колене нога не сгибалась, очень болела (показывает множество послеоперационных шрамов). Было понятно, что долго стоять я не смогу, решила идти в медсестры.

— У меня среди пациентов был парнишка – Сашка. Ровесник моего сына. Сын родился в декабре 80-го, а он – в январе 81-го. Вот только сына не стало в 2000-ом. А Сашка прожил дольше. Он болел раком, лежачий был уже, пролежни по всему телу, весь набор, в общем. Он у меня все спрашивал: «Раиса Ивановна, я выживу?». Я обманываю в ответ: «Саша, конечно! Лекарства пьешь, молодец, все получится!». А он продолжает, как будто оправдывается: «У меня же дочка в третьем классе, ее же еще замуж отдать надо…».

Выходила от него со слезами на глазах. Ты ничем не можешь помочь, обманываешь, обнадеживаешь, просто потому, что видишь, что человеку это нужно, чтобы еще хоть немного подержаться за жизнь.

Мне было очень тяжело видеть Сашу, перед глазами все время собственный сынок стоял. Не выдержала, ушла в Красный Крест. Саша умер через месяц после того, как я ушла.

— Убили его. В 2000 году. В субботу вечером вышел на полчаса и не вернулся. Еще и покушать попросил. Я говорю: «Попозже покормлю…» (замолкает). Вам не передать: каждая мелочь вспоминается до сих пор, прокручивается по сто раз в голове и съедает тебя… Его тело обнаружили через три дня, во вторник утром, в другой части города. Убивших так и не нашли.

Мне после еще очень долго становилось плохо, когда мы оперировали, и человек начинал кричать. Я все время представляла себе сына. Думала о том, как он хотел жить, когда его били….

— Как пережила? Я до сих пор не могу до конца отойти, не могу периодически вспомнить имена даже близких друзей. Психиатр сказала, что это защитная реакция организма. Меня на следующий день, после всего этого так согнуло, что я горбатая ходила, за две недели похудела на 10 килограмм. Только к первой годовщине стала по чуть-чуть выравниваться, есть более-менее нормально. Так и живешь с этим. Говорят, что время лечит…. Ничего подобного.

Работа, наверное, помогла справиться. Она дает какую-то цель, успокоение…

— Ох, очень много. У меня вот недавно подопечная умерла, такая хорошая… Хоть и с деменцией была, но меня всегда узнавала, обязательно обратит внимание во что я одета, похвалит новое платье. Из благодарности, что за ней присматривают, всем ручки целовала. Очень жалко ее. Прикипаешь, действительно.

Но здесь все же немного другое отношение – ты воспринимаешь смерть как естественный, нормальный процесс. Подумайте: 91 год! Ты понимаешь, что человек многое успел сделать, дай бог нам всем столько прожить. Если бы еще этот уход был тихим, спокойным и безболезненным, все вообще было бы на своих местах. Мы изо всех сил стараемся, чтобы пожилые люди, как раз, и обрели это спокойствие в конце, думаю, это очень важно.

А вот когда уходят молодые, очень тяжело принять. Там все неожиданно и страшно. Пугающе неестественно.

— Да, в нашей профессии эта изнаночка жизни особенно видна. У меня работа такая – жить чужими проблемами. Вот и получается, своих горестей достаточно, пропускаешь через себя чужие, смотришь по сторонам, и мир совсем не в радужных красках рисуется. Вы уж извините, кому-то может быть неприятно на это все смотреть, но как есть.

Но я тоже радуюсь. Очень простым, понятным вещам. Выхожу на улицу, вижу, цветы распустились – радуюсь. Замечаю куст красивый – на душе легче становится. Мелочи, из которых состоит природа, могут дать очень много сил, надо лишь обращать на них внимание.

— Сердце больное, это правда. Но отстраняться я так и не научилась за все это время. Всю жизнь пропускаю все это через себя – выслушиваю, вникаю… Мне 63 года, извините, уже не смогу перевоспитать себя и относиться иначе.

Я всегда любила больных, была на их стороне. Может быть потому, что сама болела. Работу я свою люблю. Знаю, что многие жалуются на небольшие зарплаты, но все знали, когда шли, что золотых гор не будет. К сожалению, это правда: если хочешь хорошо зарабатывать – выбирай другую работу. Для тех, кто любит свое дело, зарплата стоит на втором месте.

— Я привыкла. Всю жизнь работала на 1,5 – 2 ставки, старалась брать ночные дежурства. Научилась экономить, научилась одеваться в «секонде». Конечно, было бы больше денег, я бы от них не отказалась. Но сделали бы они меня счастливее? Наверное, нет. Уж поверьте, регулярно встречаясь с тем, с чем сталкиваюсь я, отчетливо понимаешь, что не в деньгах счастье.

— Конечно! Все эти люди прикованы к кровати, очень часто у них нет родственников, поговорить не с кем, неоткуда ждать сочувствия и поддержки. Болезни и старость убивают физически, но именно одиночество и понимание, что ничего впереди не ждет, отнимают самое важное – желание жить.

У меня есть подопечный, его жена умерла год назад, и он честно признается, что хотел бы в интернат попасть. И это при том, что к дедушке ежедневно приезжает вечером сын, но такого общения старику явно недостаточно… За дедушкой можно (и нужно!) ухаживать супербережно, но это не даст ему ощущения нужности, которое всех нас поддерживает в жизни. И в том, что происходит, не надо искать виноватых… Просто так сложилось.

— Одинокие люди напрямую говорят, что хотят умереть, что жить неинтересно. И если вы вдумаетесь, то поймете, насколько пугает это рядовое «неинтересно». Нет ничего страшнее в мире, чем одинокий человек. Дети заняты своими делами, лишь зайдут изредка. Винить их родители не хотят, желают только счастья. Все друзья, родственники поумирали уже. Остаешься один на один, сам с собой и перебираешь день ото дня мысли. Хорошо, если есть надежда, что встанешь когда-нибудь, даже если ты лежачий, ради этого, порой, жить хочется. Но при этом понимаешь, что в старости надеяться на то, что станешь здоровее, не стоит. Только бы хуже не было.

Хотя, с другой стороны, может это только разговоры на эмоциях. Среди моих подопечных был преподаватель университета, с целым букетом болезней, в том числе, и онкологией. Жена ушла, дети отвернулись, жил один, говорил: «Когда болит, когда плохо и нет поддержки, в голову лезут мысли – выброситься из окна. Но как только становится хоть немного легче, сразу жить хочется»… В итоге, он застрелился, боли стали просто невыносимыми…

— Изменилась, и мне, признаться честно, это сложно принять, но, одновременно, я понимаю, что есть объективные предпосылки к происходящему. Давайте скажем, что изменился темп жизни, условия… Наверное, так будет наиболее верно. Мне кажется, проблема в том, что раньше все было как-то размереннее и стабильнее. Существовала твердая вера в будущее, ты составлял план чуть ли не на полжизни вперед. Сегодня у молодых людей очень много «неизвестных», даже в их программе на ближайшие годы.

Думаю, что отдавая близких в дома престарелых, родственники потом винят себя всю жизнь. Думаю, что при этом они же сами понимают, что очень часто, это был единственный верный выход. Осуждать кого-то, наблюдая за происходящим со стороны, я бы никому не советовала.

Я заметила удивительную нестыковку. Очень много детей из семей алкоголиков смотрят за своими родителями после того, как те окончательно теряют возможность ухаживать за собой. Причем, как правило, заботятся о них лучше, чем дети, которым мама с папой в детстве «в попу дули». Может быть, дети из неблагополучных семей намного больше ценят любой возможный контакт с близкими. Помню, в каком-то фильме ребенок-сирота сказал: «Пусть бы у меня любая мама была, только бы ее увидеть!». Понимаете, любая! Они просто понимают ценность мгновения.

— Очень много! Кому-то помогают дальние родственники, кого-то спасают социальные службы, кому-то приходим на помощь мы. Статистика, конечно, учитывает далеко не всех обездоленных. Я неоднократно сталкивалась с тем, что беспомощных стариков, у которых нет родственников (или они есть, но не проявляют никакого участия), «вытягивают» соседи по подъезду. И порой эти соседи — такие же пожилые, больные бабушки, которые самоорганизовываются.

— Это уже вопросы не в моей компетенции. Мое дело — оказать медицинскую помощь отдельным, конкретным людям. Лично я уверена, что Красный Крест, делает все, что в его силах, но, конечно, все вопросы решить он не в состоянии. Ведь это — общественная организация, живущая на пожертвования людей. Взнос сейчас 2 рубля 70 копеек, и платить далеко не все готовы. Наверное, потому, что не до конца понимают, как работает Красный Крест. Многие помнят, что еще в советское время сдавали взносы, и что происходило с этими деньгами дальше, мало кого интересовало. Люди, мне кажется, не всегда осознают, что мы оказываем очень конкретную помощь именно тем, кто в этом действительно нуждается — инвалидам, одиноким, бездомным, больным детям…

— Ничего бы не меняла. Я умею много что делать, наверняка, нашла бы себе применение. Но без этой работы я свою жизнь не представляю — это мечта детства. Да, она приносит много боли, но у меня в жизни такое предназначение — помогать людям, даже брат сказал: «Денег немного, устаешь, но при этом — каждый день на любимой работе. И так — всю жизнь. Повезло!». И я согласна с ним. Были беды, были в жизни очень сложные ситуации, но работа всегда успокаивала. Я занималась и занимаюсь тем, что мне по душе.